Клыч-Герий Урусов - седой, степенный, - поднял стариковскую палку, рванул массивный набалдашник, и в ярком свете, льющемся из окна, сверкнула сталь. Затем он поставил на упор тонкую горизонтальную перекладину, и лишь тогда я различил полустертые деления с цифрами.
- Этой палкой еще мой дед мерил лошадей в холке, - улыбнулся Клыч-Герий. - Ей более ста лет.
На кухне стройная женщина в хиджабе готовит ужин, в соседней комнате спят внуки. Шуршат фотографии, блестят на полках корешки многочисленных книг по коневодству, а Клыч-Герий неторопливо рассказывает о своей жизни, целиком посвященной карачаевской породе лошадей, одна из которых 18 августа 1999 года в 10 часов 36 минут стала первым непарнокопытным альпинистом, взошедшим на высочайшую вершину Европы. Иногда он хватается за сердце, но не прерывается, движется вперед по своей судьбе так, как шел всегда, и каждую лошадь описывает с нетускнеющим восторгом и нежностью, словно юноша, говорящий о возлюбленной.
Читать продолжение интересной истории (внимание, трафик!)
Я родился в 1941 году, где-то в июле. Точно не знаю. Хотели назвать меня Султаном, а потом приехал родственник и закричал: "Какой там Султан! Идет война, все взялись за оружие! Назовите лучше Клыч-Герием!" Так и сделали. В переводе это значит "великий меч".
В два года меня репрессировали. Говорят, в дороге я плакал, просил айран и гиншурпу - карачаевский суп с укропом, да откуда ж их было взять. 14 лет мы провели в Киргизии. Там от стариков я услышал легенду про Сарубека - чудовище, которое жило на седловине Эльбруса и не давало воде течь к людям. Те умирали от жажды, а оно требовало выкуп красивыми девушками. Наконец, одна девушка верхом на коне отправилась на гору, чтобы отомстить за подруг. Прошли столетия, вода течет с горных ледников в долины, но никто с тех пор не видел ни этой девушки, ни Сарубека.
На лошади я ездил с четырех лет. Сесть не мог, поэтому травинку сорву, подам. Она голову наклонит, чтобы съесть, я на шею падаю, лошадь резко вскидывает голову, и я оказываюсь на спине. В 12 лет уже объезжал диких коней и пас с отцом табуны.
Изловил он для меня коня - спокойного и надежного. Поездил я - не нравится. Решил выбрать сам. Зашел в табун, и сразу мне на глаза попался темно-гнедой. В руки не дается. И хвост почему-то отрезанный. Я ребят поднял, вместе поймали. В поводу идет хорошо. Но у киргизских лошадей это ничего не значит. Они доят кобыл, а жеребят в это время держат за повод, так что те к нему с малолетства приучены. Не успел я сесть, а он как вырвется у державшего, как поскачет! То брыкается, то на свечку. Орет, будто его режут. Повод по земле волочится, а я, как кукла, держусь в седле. На его крик все проснулись и выскочили. Некоторые в нижнем белье. Наконец, он выдохся, встал спокойно. Тот, кто упустил, говорит: "Слазь". Я отвечаю: "Нет, лучше подай повод и плеть". Потом повернул в сторону степи и ускакал. Как ни призывал меня отец взять другого коня, стоял на своем. В первый раз в жизни возразил отцу. Так привык ко мне этот конь, даже спутывать не приходилось. Три года на нем ездил, никто не мог обогнать. Когда в 1957м году разрешили вернуться на Кавказ, просил отца взять его с собой. Тот отмахнулся: "Да разве ж это конь по сравнению с нашими!" Приехали - а тут лошадей-то нет...
После того, как Хрущев с высокой трибуны объявил лошадь анахронизмом, она стала никому не нужна. Списать ее было легче, чем петуха. Председателям колхозов приходилось прятать их от комиссий. Когда приказали отправить табуны Ставропольского конезавода на мясокомбинат, его директор предложил райкому перевести их в колхоз и сдать взамен колхозных лошадей, чтобы хоть племенных сохранить. Но там не согласились. Он собрал бригадиров - все фронтовики, бывшие кавалеристы. Вместе решили не подчиняться. А на следующий день приехал представитель райкома и сказал: "Или вы завтра гоните табуны на мясо, или мы снимаем вашего директора". Бригадиры вечером напились, плакали. Но все же сдали.
Поначалу я занимался коневодством как любитель. Но в 1980м бросил руководящую должность и ушел рядовым зоотехником, восстанавливать карачаевскую породу. Тогда я вспомнил старую легенду и дал себе зарок: если получится, попытаюсь подняться с этими лошадьми на Эльбрус. Не мне это было нужно - с моими болезнями не до рекордов. Просто хотел, чтобы все узнали о породе. Она ведь уникальная.
Карачаевские лошади мелковаты, но очень крепкие. Навьючивать можно центнеры. В горах - как дома. Но им нужен один хозяин, иначе слушаться не будут. А в колхозе так не бывает. Там нужны спокойные кони, а я считаю, что у лошади, как у человека, должен быть характер. Если его нет, не будет и толку. Рано или поздно она тебя подведет. А если приручишь коня с характером, тот умрет за тебя, но не предаст. Среди карачаевских бывают лошади, словно красивые женщины. Чужая, не прикоснешься, но навсегда западает в сердце.
У брата был такой конь, Боливар. Отец ему вилами ведро с водой подавал, иначе мог убить. А брату стоило окликнуть по имени, тот сам голову в уздечку совал. Ни разу я на него не сел. Зачем оскорблять красивого зверя? Силой надо было, он добровольно бы не позволил. Но так хотелось!
Мы принципиально решили никому ни рубля не давать, а только требовать, чтобы народу вернули то, что у него отняли. Нам все помогали. Эфрос, директор московского ипподрома, говорил, что, если нужно, подпишется под любым моим текстом. Вообще, если б не евреи, мы бы цели не добились. Они меня очень поддержали - видимо, тоже понимали, что такое репрессии. В 1987 году наш жеребец Дебош стал чемпионом ВДНХ. А через два года мы, наконец, восстановили породу.
Когда я объявил о восхождении, иппологи сочли меня сумасшедшим. Вдобавок, у меня больное сердце и сосуды мозга. Накануне подъема доктора хотели оформить мне инвалидность, но я отказался - иначе бы их подвел. Сказали бы: "Вы его инвалидом объявили, а он по горам скачет!"
Сам я не альпинист, но нашлись опытные ребята, заместители министров здравоохранения и образования. Сами пришли и предложили помочь. А конников я выбрал совсем молодых - табунщина Дагира Каппушева и охотника Магомета Биджиева. Совершенно разные люди. Дагиру скажешь: "Вперед!" - он идет, а охотник - хитрый, каждый шаг соизмеряет. Всего нас собралось девять человек. Вначале планировали на всякий случай выкупить лошадей, но спонсора не нашли. Поехали на своих. Дело было в 1998 году.
Под перевалом Хотютау встали на ночлег. Самого молодого послали за айраном. Вернулся он, говорит: "Старики сказали, что через перевал не пройдем, положим всех лошадей". А я ему - "Замолчи. Панику не сей. Мы уже не остановимся. Лошади падут, сами ляжем, но пойдем".
В три часа утра встали, двинулись на перевал. Если б я сам глазами не видел, то не поверил бы, что лошадь может там пробраться, по осыпи из гранитных осколков с острыми краями. Три коня у нас было - Имбирь, Хурзук и Даур. Имбирь был с примесью английской чистокровной. Он больше всех поранился. Дауру тоже досталось. А колхозный абориген прошел - хоть бы хны. Выбирал местечки между камнями и осторожно туда ступал. Поднялись на Хотютау, а там лед. Под ним вода шумит. Но лошади не испугались, все преодолели.
На следующее утро конники отправились верхом, а мы повезли мешки с овсом на канатке. На станции "Кругозор" я, дурак, схватил два мешка - фуникулер ведь движется, разгружать надо быстро - и тут же страшно заболела голова. Шел потом, ничего не видя, по следам.
Кормили мы лошадей только овсом. Сыпали прямо на лед, поскольку торбы забыли. Специальные подковы сделали, с выворачивающимися шипами. Одни для льда, другие для камня. А наверху поняли, что еще темные очки лошадям нужны, как у всех альпинистов. Охотник Магомет смастерил их из пластиковых бутылок. Одному коню достались зеленые. С ними ему все казалось, что вокруг - трава, и он поначалу пытался щипать лед.
Добрались до приюта, и сразу двинулись на пробную. Поднялись до скал Пастухова, и тут туман лег. Передали, что будет сильный град. Лошадей спустили, переночевали. Как открылось окошко хорошей погоды, я распорядился идти вверх. У Приюта Одиннадцати оставили Имбиря, который ночью порезался, а с остальными 12 августа часа в два или три ночи отправились на штурм - до крутого подъема верхом, а дальше в поводу.
Ветер был почти ураганный. Навстречу летели камни. Даже видео снять не получилось, боялись чужую камеру разбить. Остались только фото. Альпинисты вышли на час раньше, но все равно конники их догнали. Лошади стоять неудобно, она быстро идет, чтобы найти ровное место и отдохнуть. А пастухи о горной болезни и не слышали - они постоянно на высоте работают. Внутренние шипы на подковах сняли, чтобы лошади не поранились. Повод я распорядился держать свободно, чтобы если конь упадет, не сверзиться вместе с ним.
До седла Эльбруса шли вместе. Потом одни отправились на восточную вершину, сквозь глубокий снег, другие - по крутой тропе на западную, высочайшую точку Европы. До нее оставалось уже немного, когда наш альпинист упал и покатился вниз, на седло. Двух японцев сшиб. Спустили его вниз, ко мне. Глаза безумные, но живой. Так, сотрясение. Конник в одиночку не стал рисковать, вернулся и тоже пошел на восточную вершину. Хурзук с Дагиром поднялись первыми, в 11.30. За ними - Даур с Магометом, следом - альпинисты.
Через год пошли уже без меня. Я тогда больной лежал. На западную вершину взяли новую лошадь - мерина по кличке Игилик, принадлежавшего Дагиру. Выбирали самого легкого - вдруг придется тянуть. Но он поднялся сам. Получилось, что Дагир был первым на обеих вершинах. Взошел спокойно, без приключений, полураздетый от жары.
Ну и шумиха тогда поднялась! Наградили нас орденом "За заслуги перед Отечеством" второй степени. Мне даже машину предлагали, чтобы я одну лошадь-восходителя записал кабардинской. Но я не согласился.
В Подмосковье наши кони появились, в Краснодарском крае. Даже в Чехии теперь есть племенная ферма. Еле отдали им лошадей, так жалко было. А еще мне от этого восхождения достался камень с вершины из-под копыта Игилика. Но я его потом другу подарил.
Игилик, как самый молодой, должно быть, жив до сих пор, а лошадей из первого восхождения уже нет. Имбирь умер своей смертью. Даур упал со скалы. А Хурзука, первым взошедшего на восточную вершину, потом украли...
Взято отсюда: shandi1.livejournal.com/280484.html